...::ВТОРАЯ ЖЕМЧУЖИНА ИМПЕРИИ::....

…За это время, за два оставшихся месяца Жизни, Татьяна Николаевна по прежнему оставалась для своих родных незримой поддержкой и опорой. Под ее руководством в Тобольске кропотливо шла укладка вещей и драгоценностей Семьи для перевозки на новое место. Куда они поедут, дети еще не знали. Драгоценностей у Семьи осталось не так уж много, основное было разграблено охраной, отнято при обысках. То, что уцелело, осторожно зашивали в бархатные подкладки шляп, корсеты, плащи, пальто, подушки – думочки.
Вот строки из письма Марии: «У вас, наверное, неуютно, все уложено? Уложили ли мои вещи? Если не уложили книжку со дня рождения, *(* Речь идет о подарке? – автор)то попросите Татьяну. Мы о Вас ничего не знаем, очень ждем письма..»
Все они отчаянно беспокоились друг о друге. Вот строки из их дневников и уцелевшей переписки:
«Ивлево. 1427.1918 г. (Письмо, написанное рукою Государыни):
Дорогие, нежно любимые наши душки. Горячо ото всех благодарим за милые письма.. * (*Очевидно, имеются ввиду известия, полученные Александрой Феодоровной по телеграфу в Ивлево, по пути следования в Тюмень. - автор.) Ужасно грустно без Вас. Как маленький спал и себя чувствует? Дай Бог скорее поправиться. Дорога была отвратительная, замерзшая грязь, большие глубокие лужи, ямы – просто невероятно; от всего этого по очереди слетали колеса и т.п. – приятно было в это время отдыхать от тряски. Каждые четыре часа в селах перепряжки. В двенадцать часов пили чай с нашей закуской в избе, вспоминали подробности поездки! Мы трое спали вместе на наших койках* (*вероятно, складных? – автор.) с 10 до 4 - х. часов. Сама почти не спала, - сердце и все болит – капли и все есть. Все идет хорошо. Настенька не перенесла бы со своим аппендицитом такую тряску…Здесь переправа через Тобол. Был чудный закат солнца и сегодня ясно светит. Мысленно горячо, горячо целуем всех и благословляем нежно любимых наших. Христос с Вами. Всем от нас привет. Надеемся, Владимир Николаевич доволен здоровьем?..* ПапА, МамА, Мария.» (*Речь в письме идет о докторе Деревенко, присматривающем за Цесаревичем Алексеем. Возможно, и сам доктор немного хворал? – автор.)
В воскресенье, 29 апреля, тобольские узники получили телеграмму, что накануне вечером все путешественники благополучно прибыли в Тюмень. Вечером же приходит вторая телеграмма, посланная после отъезда из Тюмени: «Едем в хороших условиях. Как здоровье Алексея? Господь с Вами.»
Затем дети получили письмо от матери, отправленное из Тюмени. Путешествие было тяжелым. «При переправе через реки вода доходила лошадям по грудь. Беспрестанно ломались колеса.»
В дневнике императрицы от 1427 апреля 1918 года есть запись:
«Прекрасная погода, но дорога отвратительная.. В селе Борки пили чай с нашей провизией в прекрасном крестьянском доме. Покидая село, вдруг нечаянно встретили на улице штаб – ротмистра Н. Седова* (*знакомого А. Вырубовой, через которого она поддерживала связь с Царской семьей. «Государыня увидев меня, узнала, улыбнулась и молча осенила крестом.» – вспоминал позднее Н. Я. Седов.) Сменили наш экипаж снова. Остановились в сельской школе, пили чай с нашими солдатами.. Евгений Сергеевич врач Царской Семьи – Е. С. Боткин – автор.)слег из – за ужасных коликов в почках. Когда стемнело, привязали колокольчики к нашей тройке, любовались прекрасным закатом и луной.. Вперед и дикая скорость.. Подходя к Тюмени: эскадрон на лошадях построенный в цепочку сопровождал нас по пути к станции, пересекли реку по раздвижному мосту, проделали три версты по темному городу. В середине ночи погрузились в поезд.» Лейтмотив жизни в поезде который кружил по сибирской ветке железной дороги от Тюмени до Омска и от Омска до Екатеринбурга – так долго разбирались комиссары куда же вернее будет им отвезти ценный груз – тот же самый: мысли об оставленных в Тобольске детях. Александра Феодоровна несколько раз записывает в дневнике: «Писала детям»..
Дети и свита тоже терялись в догадках о родителях. Анастасия Гендрикова с тревогой записывала в дневнике 5 мая 1918 года: «Три дня нет известия. Алексею Николаевичу, слава богу, лучше – третьего дня вставал. Два раза в день службы в походной церкви. Вчера с детьми приобщались. Вечером пришло известие (телеграмма Матвеева), что застряли в Екатеринбурге. Никаких подробностей».
7 мая, во вторник, Пьер Жильяр записал в своем дневнике: «Дети, наконец, получили письмо из Екатеринбурга…»
Позже он рассказывал полковнику - следователю Н. Соколову:
«От Государыни пришло письмо. Она извещала в нем, что их поселили в двух комнатах Ипатьевского дома, что им тесно, что они гуляют лишь в маленьком садике, что город пыльный, что у них осматривали все вещи и даже лекарства..»
Комиссары явно искали во флаконах с микстурами и таблетками романовские драгоценности. Не нашли. И поняли, что их привезут из Тобольска дети. После этого почтовая связь наладилась удивительно быстро.
Первое известие от своих юных «тобольчан» родители - арестанты получили уже восьмого мая 1918 года. Это была телеграмма, написанная Ольгой: «Благодарим за письма. Все здоровы. Маленький был уже в саду. Пишем. Ольга.»
Император Николай обрадовано пишет в своем скупом ежедневнике: «Украинцев принес нам первую телеграмму от Ольги перед ужином. Благодаря всему этому, в доме почувствовалось некоторое оживление..»
В Тобольске тоже царила оживленная суета. Но не со стороны арестантов. Вот записи из дневника П. Жильяра, гувернера Наследника и Цесаревен: «Пятница, 17 мая. Солдаты нашей охраны заменены красногвардейцами, присланными из Екатеринбурга комиссаром Родионовым, который приехал за нами. У нас с генералом Татищевым такое чувство, что мы должны сколько возможно, задержать наш отъезд; но Великие княжны так торопятся увидеть своих родителей, что о у нас просто нет нравственного права противодействовать их пламенному желанию.
Суббота, 18 мая – Всенощная. Священник и монахини были раздеты и обысканы по приказанию комиссара.
Воскресенье, 19 мая. День рождения Государя. Наш отъезд назначен на завтра. Комиссар отказывает священнику в разрешении приходить к нам. Он запрещает Великим княжнам запирать ночью свои двери. Понедельник, 20 мая. В половине двенадцатого уезжаем из дома и садимся на пароход «Русь». Это тот пароход, который восемь месяцев тому назад привез нас вместе с Их Величествами. Баронесса Буксгевден получила разрешение ехать вместе с нами и присоединилась к нам. Мы покидаем Тобольск в пять часов. Комиссар Родионов запирает Алексея Николаевича и Климентия Нагорного в их каюте. Мы протестуем - ребенок болен и доктор должен иметь право входить к нему во всякое время.
Среда 22 мая. Мы приезжаем утром в Тюмень.»
Далее о скорбном путешествии – отрывок из свидетельских показаний П. Жильяра полковнику Н. Соколову:
«Когда на пароходе мы прибыли в Тюмень, то в поданном для нас составе поезда оказались только вагоны четвертого класса и один багажный. Комиссар Хохряков в заботах о больном Алексее Николаевиче долго хлопотал, волновался и бранился, пока не удалось получить один классный вагон. В этом вагоне поместились бывшие великие княжны, Алексей Николаевич с доктором Деревенко и служитель Цесаревича - К. Г. Нагорный, генерал Татищев, графиня Гендрикова, баронесса Буксгевден, Е. А. Шнайдер и Е. С. Эрсберг. Все остальные, в том числе я и мистер Гиббс поместились в общем вагоне четвертого класса. Комендант Родионов, также, как и в Тобольске, был без надобности груб и придирчив.
В Екатеринбург поезд прибыл в два часа ночи на 23 мая. Часов в восемь были поданы извозчики, на которых увезли Великих княжон, Алексея Николаевича с Нагорным и доктором Деревенко. Для принятия прибывших с поездом на вокзал приехал председатель Екатеринбургского областного Совета Белобородов…».
Николай Второй записывал в своем дневнике о встрече детей:
«23 мая. Четверг. Утром нам в течение одного часа последовательно объявляли, что дети в нескольких часах от города, затем, что они приехали на станцию и, наконец, что они прибыли к дому, хотя их поезд стоял здесь с двух часов ночи! Огромная радость была увидеть их снова и обнять после четырехнедельной разлуки и неопределенности. Взаимным расспросам и ответам не было конца. Очень мало писем дошло от них и до них. Много они, бедные, претерпели нравственного страдания в Тобольске и в течении трехдневного пути.. За ночь выпал снег и лежал целый день...." Этот снег в дневнике Императора - как горький вздох в минуты тяжелого раздумья.. Голгофа приближалась или - продолжалась? - тем, что к Семье не пропустили, обысканных и допрошенных накануне в комнате коменданта Пьера Жильяра и Климентия Нагорного, несмотря на ходатайство Государыни и доктора Евгения Сергеевича Боткина.
Вкратце, два слова о дальнейшей судьбе этих двух, преданных Семье, людей.
Климентий Григорьевич Нагорный был расстрелян в конце июня 1918 года в Екатеринбургской тюрьме, Пьер Жильяр выслан из Пермской губернии, отправлен в Тюмень, где ему даровали «свободу передвижения»… Позднее оказался за границей, где до конца своих дней собирал свидетельства и документы о семье последних Романовых, написал удивительную по искренности и объективной теплоте сердца книгу о Них, убиенных в июле 1918 года..
Мучительно переживая разлуку с Семьей, которой был бесконечно предан, Жильяр писал много лет спустя в своих мемуарах: « Я и теперь не могу понять, чем руководствовались большевистские комиссары в своих действиях, которые привели к спасению наших жизней. Отчего, например, увезли в тюрьму графиню Гендрикову, но оставили на свободе баронессу Буксгевден, такую же фрейлину Императрицы? Отчего они, а не мы?! Чудеса! Я ходил со своими коллегами к консулам Англии и Швеции, так как французский консул отсутствовал. Надо было, что бы то ни стоило предпринять шаги, чтобы помочь несчастным заключенным. Оба консула нас успокоили, говоря что меры приняты, и они не находят положение угрожающим..»
Но оно - было таковым, ибо новый, жесткий «екатеринбургский» режим вплотную приближался к тюремному: во – первых, двойной высокий забор перед окнами, не позволявший видеть ничего, кроме кусочка неба, ограничение прогулки одним часом, караул внутри здания, в комнатах, смежных с теми, где жили арестанты, сокращение числа лиц, окружавших арестантов в Тобольске и составлявших «общество» для царской семьи., а во вторых, сокращение рациона питание – строго по пятьсот рублей на человека. В третьих, - контроль за перепиской; в четвертых – прекращение всякого рода свиданий с лицами, находящимися во вне…Германская миссия «Красного креста», находящаяся в то время в Ектеринбурге, по словам ошеломленного П. Жильяра, «отлично знала в каких ужасных условиях находилась Царская Семья», но ничего абсолютно миссией предпринято не было. Немцы, очевидно, никак не могли забыть резких высказываний русской Царственной четы в адрес своего кузена – кайзера Вильгельма и его воинственной политики.
Совсем не нужны оказались Романовы и своим английским родным. Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов – Ленин в мае 1918 года был по отношению к Романовым настроен очень воинственно: молодое, яростно амбициозное правительство готовило суд над бывшим императором, но для вынесения приговора требовались доказательства связи Николая Второго с монархическими центрами и всяческими подпольными организациями в России и на Урале. Естественно, таковых доказательств – не было и быть не могло. Тогда их стали просто фабриковать, подсовывая измученным заложникам письма о грядущих планах освобождения, от якобы, «преданных всецело, бывших офицеров русской армии»…
Замелькали вокруг царственных теней имена гвардии капитана Д.Малиновского – Ярцова, Ахвердова, Делинсгаузена и прочих. Эта маленькая команда бывших офицеров Николавской академии Генерального штаба, быть может, и, правда, вынашивала какие то планы по спасению Семьи, но истинно «ударным кулаком» в борьбе с большевиками за арестантов стать не смогла. В ее среду всеведущим Уралсоветом были точно и тонко внедрены провокаторы - П. Войков, по кличке «Интеллигент» и некий И.Родзинский, с одною единственной целью: « По тому времени надобно было.. – вспоминает И. Родзинский - нужны были доказательства, что готовилось похищение. Надо сказать никакого похищения не готовилось. Собирались Белобородов, Войков и я. Текст составлялся, придумывался тут же. И дальше, значит, Войков по - французски диктовал эти письма, а я записывал, так что почерк там мой…» (*Здесь цитируются подлинные воспоминания И. Родзинского, писавшего под диктовку Войкова письма заложникам с ошибками на французском языке, в которых Цесаревич Алексей зовется просто «царевичем». Как в народной сказке!– автор.)
Николай Второй и его Семья, естественно, почти тотчас разгадали тонкую игру провокаторов. Это явствует из того, что Николай Александрович совершенно открыто упомянул в своем дневнике факты получения писем из Ново – Тихвинского монастыря. Вот ответ Государя Николая Александровича, написанной рукою старшей Великой княжны Ольги, но, надо думать, его читали и соглашались с ним все члены измученной Семьи в том числе, и - Татьяна Николаевна - молчаливая и гордая Цесаревна. Кстати, гордый Романовский дух, витает над строками этого послания, если вчитаться в него внимательно. Думается, провоцирующая сторона поняла это с первых букв.